«Подготовка к школе» – как способ не думать о будущем

«Подготовка к школе» – как способ не думать о будущем 

Еще в начале XX века готовили детей для поступления в гимназию. Ребенок должен был прийти с определенным уровнем знаний, чтобы имеющейся базы было достаточно для выстраивания новой системы знаний. Проходил экзамен и ребенка действительно брали или не брали в тот или другой класс гимназии. 

Что же происходит сейчас? Ребенка готовят к школе, то есть обучают читать-считать, чтобы, придя в первый класс, он снова начал учиться тому же самому – читать и считать. Зачем? Чтобы на фоне других учеников выглядел прилично? Другие дети уже будет уметь это и учительнице не захочется возиться с моим? Чтобы ребенок чувствовал себя успешным и понимал все, что говорит учитель?

Удивительно, как легко удалось убедить родителей, что без этой самой подготовки к школе – ну просто никак. Целая индустрия выросла на этой дошкольной подготовке. И денег это стоит родителям. И нервов. Потому что и при дошкольной подготовке задают задания на дом, которые ложатся на родителей, которые вынуждены выкраивать время, заставлять и дальше по кругу. Но родители идут на это, и это дает им чувство уверенности, что они заботятся о ребенке, что сделали все, как надо.

Не самообман ли это? Если ребенок умеет все то, что проходят в первом классе, – почему не идет во второй? Можно просто учить ребенка всякому разному, и читать, и писать в том числе, но не потому что – впереди школа. А потому что идет жизнь, сейчас, и каждый момент ее важен, а не только тот, что случится потом. И заботится о личностных качествах  (но не тех, которые делают ребенка удобным для учителя), о сознании и мышлении (но не о забрасывании ребенка порциями фактов и знаний). То есть «развивать» ребенка не к выгоде учителя, которому будет легко учить моего ребенка, потому что он «умный» и «все знает», а к выгоде растущего человека, для которого школа лишь этап (и причем в том виде, как она сейчас есть, совсем не обязательный этап…). Думая о развитии, надо бы думать о том, что составляет основу успеха в жизни вообще,  а не в первом классе. А это, надо сказать, не совсем те же самые качества. 

С точки зрения далекой перспективы думать всегда тяжелее, чем с ближней.

И то время, которое родители из чувства долга и ложных представлений о должном тратят на подготовку к школе, притом часто с нервными и финансовыми потерями, можно было бы потратить на что-то более «семейное», теплое и даже более «развивающее» с точки зрения всей жизни. 

Но какие качества, знания, образ жизни требуют пристального внимания взрослых, что важно? Михай Чиксентмихайи провел объемное исследование, в котором он поставил своей задачей выяснить, существуют ли некие обязательные приметы из черт характера, образа жизни, семейного воспитания и т.д., которые свойственны выдающимся людям, тем, кто сумел прорваться сквозь обыденное и оставить после себя яркий след в науке, искусстве, политике, бизнесе. Он опросил 90 человек, каждый из которых стал вершиной в своей области деятельности. И – да, он проследил закономерности. Свое исследование и результаты он изложил в блестяще написанной книге «Креативность», мы же хотим предложить несколько отрывков, которые, как думается, помогут взрослым посмотреть на развитие детей и подготовку к школе под другим углом и сделать собственные выводы.

Школьные годы

Удивительно, насколько мало повлияла на жизнь творческих людей школа — даже старшие классы. Многие считают, что школа в первую очередь угнетает всякий интерес и любопытство, обретенные ребенком за ее стенами. Повлияла ли школа на будущие достижения Эйнштейна, Пикассо, Т. С. Элиота? Воспоминания о ней обычно достаточно безрадостны, особенно если учесть, столько усилий, ресурсов и надежд было принесено в жертву формальной системе образования. Однако если сама школы в качестве источника вдохновения в рассказах фигурирует редко, то отдельные учителя частенько могут пробудить, поддержать и направить интересы ребенка. Физик Юджин Вигнер благодарен своему преподавателю математики из Лютеранской школы Будапешта Ласло Рацу за то, что тот сумел глубже заинтересовать мальчика математикой, предлагая ему непростые задачи («Рац умел рассказывать о своем предмете, как никто другой»). Раца вспоминают и одноклассники Вигнера — математик Джон фон Нойман и физики Лео Силард и Эдвард Теллер. Очевидно, что этот учитель знал свое дело.

Почему же учитель обретает такое влияние на ученика? Здесь можно назвать два основных фактора. Во-первых, учитель замечает ученика, верит в его возможности и небезразличен к нему. Во-вторых, учитель демонстрирует свое особое отношение к ребенку, предлагая ему дополнительные задания, более сложные, чем у одноклассников. Вигнер описывает Рица как человека дружелюбного, который одалживал детям научные книги из собственной библиотеки, занимался с ними индивидуально и давал специальные тесты для того, чтобы заставить этих обладателей выдающихся способностей поломать голову. Лауреат Нобелевской премии в области медицины Розалин Ялоу, учившаяся, правда, на врача, вспоминает, что интерес к математике проснулся в ней в десятом классе, когда ей было всего двенадцать лет. Произошло это под влиянием учителя, которого она называет мистер Липпи. Вот что она рассказывает о нем и о других учителях, оказавших влияние на ее жизнь: «Я была хорошей ученицей, и они всегда давали мне множество дополнительных заданий. Мистер Липпи преподавал у нас геометрию. Вскоре он стал приглашать меня к себе в кабинет, задавал математические задачки и объяснял математику за пределами программы, которую мы проходили в классе. То же самое было и с химией».

Примерно в этом возрасте заинтересовался математикой и Джон Бардин. На него повлиял учитель, который заметил способности школьника, стал поощрять его и предлагать новые задачи к размышлению. В результате повышенного внимания с его стороны, положенную лишь в старших классах алгебру Бардин начал изучать в десять лет, после чего завоевал первый приз на экзамене по математике в конце года. Первым учителем, который проявил интерес к юному Лайнусу Полингу, был Уильям В. Грин, преподававший химию в старших классах: «Он занимался со мной химией лишний год, поэтому у меня было целых два года химии в старших классах. Я был единственным, кто занимался химией лишний год. Учитель часто просил меня остаться на час после занятий, чтобы помочь ему в работе с бомбовым калориметром».

Чтобы подростку был интересен тот или иной предмет, работа с ним должна приносить радость. Если учитель чересчур усложняет процесс обучения, ученик будет постоянно испытывать фрустрацию и тревогу, вследствие чего не сможет вникнуть в предмет и наслаждаться им. Если же учитель слишком упрощает учебный процесс, ученик заскучает и утратит интерес к учебе. Перед учителем стоит непростая задача: отыскать точку, в которой предлагаемые им задачи будут соответствовать возможностям ученика. Таким образом, учеба будет доставлять удовольствие, а ученик станет охотно учиться дальше.

Однако, если учесть, каких громких успехов добились бывшие школьники из нашей выборки несколько десятилетий спустя, удивительно, как много среди них тех, кто вовсе не помнит о каких-то особых отношениях со своими учителями. Это особенно касается тех, чья область деятельности не относится к науке. Может быть, ранние способности к математике легче заметить, может быть, учителя с большей охотой поощряют будущих ученых, а не тех, чьи таланты лежат в сфере изящных искусств или гуманитарных наук. Более того, порой бывший школьник описывает всех своих учителей в одинаково мрачном свете. Георг Кляйн считал всех своих учителей, за исключением одного, посредственностями, и считал, что подростком он больше узнал о философии и литературе из споров с одноклассниками, чем из школьных уроков. Нейропсихолог Бренда Милнер вспоминает, как плохо ей было в школе — она не умела ни рисовать, ни петь, и не имела никаких талантов, которые учителя относили к «творческим наклонностям». Отличаясь всепоглощающей волей к победе, однако не имея способностей, которые снискали бы ей признание в школе, она с упорством трудоголика занялась предметами, которые ей удавались: «Я приходила домой и, плача, распарывала сшитое за день — это все никуда не годилось. Я плакала, когда пыталась нарисовать карту Великих озер, потому что озера никак не желали вставать на место. Больше всего в мире мне нравилось решать по ночам алгебраические уравнения. Понимаете, просто ради удовольствия. С рукоделием у меня было из рук вон плохо, но все премии и призы давали за рисование, лепку и прочие вещи, в которых я была не сильна. За латынь, алгебру и все такое прочее признания не полагалось».

Некоторые выдающиеся школьники вспоминают внешкольные занятия с большей теплотой, чем собственно уроки. Робертсон Дэвис стал считать себя писателем после того, как завоевал большую часть литературных премий, выдаваемых школой. Джон Бардин понял, что силен в математике, когда обошел в соревнованиях одноклассников старше него. Элизабет Ноэль-Нойман неплохо успевала в школе потому, что писала стихи, которые ее учителя считали красивыми. Будущие физики и лауреаты Нобелевской премии из Лютеранской школы Будапешта с нетерпением ждали ежемесячных соревнований, которые Рац устраивал для своих студентов. В школьном математическом журнале ежемесячно печаталась подборка задач, над которыми школьники спорили и ломали головы в свободное время. Тот, кто в конце месяца предлагал самое изящное решение, пользовался уважением как однокашников, так и учителя.

Неуемное любопытство

Ребенок не может быть креативен, но все креативные взрослые когда-то были детьми. Таким образом, имеет смысл поинтересоваться, какими были творческие люди в детстве, какие события повлияли на первые годы жизни тех, кто позже состоялся как творческая личность. Однако когда мы начинаем рассматривать данные о детстве безусловно творческих, креативных людей, отыскать какие-то общие закономерности оказывается сложно.

Некоторые дети, позже поразившие мир, были непохожи на других, едва выйдя из колыбели. А многие другие не проявляли ни крохи необычных талантов. Юный Эйнштейн не демонстрировал никаких особых способностей. Талант политика пробудился в Уинстоне Черчилле, лишь когда он достиг среднего возраста. Толстой, Кафка, Пруст отнюдь не производили на своих родителей впечатления будущих гениев.

Все то же самое прослеживается и в полученных нами интервью. Кто-то из респондентов — физик-химик Манфред Эйген, композитор и музыкант Рави Шанкар — подростками уже проявляли выдающиеся способности в своих доменах. А кто-то, например химик Лайнус Полинг или писатель Робертсон Дэвис, расцвели лишь после двадцати. Глава Citicorp Джон Рид оказал серьезное влияние на банковскую отрасль, когда ему было уже за сорок; президент гигантского страхового конгломерата Италии Assicurazioni Generali Энрико Рандоне оставил свой отпечаток в работе возглавляемой им компании, уже приближаясь к восьмидесяти годам. Джон Гарднер обнаружил в себе талант к политике в сорок с лишним, когда президент Джонсон попросил его занять пост первого секретаря по вопросам здравоохранения, образования и социального обеспечения, а Барри Коммонер примерно в том же возрасте решил бросить чистую науку и занялся защитой окружающей среды. Во всех этих случаях позднему расцвету предшествовали молодые годы, отмеченные в лучшем случае редкими проблесками выдающихся способностей в той области, к которой в итоге обращался человек.

Итак, одаренность нельзя считать непременным условием для проявления креативности в зрелом возрасте, а вот незамутненное любопытство по отношению к миру вокруг чаще всего именно таким условием и является. Практически все, создавшие нечто новое в своем домене, вспоминают благоговение, охватывавшее их перед лицом тайн мира, и рассказывают множество историй о своих попытках эти тайны разрешить.

Хорошим примером искреннего интереса и любопытства как свойства творческой личности можно назвать историю о детстве Чарльза Дарвина. Однажды он гулял в лесу у дома и тут заметил большого жука, пытавшегося спрятаться под корой дерева. Мальчиком Чарльз собирал жуков, а такого у него в коллекции еще не было. Он подбежал к дереву, сорвал с него кусок коры и схватил насекомое. Но тут он заметил, что там, под корой, прячутся еще два представителя того же вида. Жуки были так велики, что помещались в руку только по одному, так что Чарльз сунул третьего себе в рот и помчался домой со всей добычей, причем один из трофеев пытался отыскать путь к спасению у него в горле. 

Вера Рубин выглянула из окна спальни и впервые увидела звездное небо, когда ей было семь лет. В тот год ее семья переехала на окраину города. Это произвело на девочку огромное впечатление. Она рассказывает, что с того самого мига не могла подумать ни о чем другом, мечтая всю жизнь изучать звезды. Физик Ганс Бете вспоминает, что с пяти лет его любимым занятием были игры с цифрами. В восемь лет он составлял длинные таблицы степеней двойки и других чисел. Не то чтобы у него это особенно хорошо получалось — просто это занятие нравилось ему больше всех прочих. Джон Бардин, единственный двукратный лауреат Нобелевской премии по физике, учился хорошо — перепрыгнул из третьего в седьмой класс, — но математикой заинтересовался только в десятом. И уж тогда математика стала его любимым делом — он решал задачи везде, где только мог. Лайнус Полинг, тоже дважды лауреат Нобелевской премии, полюбил химию еще до того, как пошел в школу, — он помогал отцу-аптекарю приготовлять лекарства. Физик Джон Уилер вспоминает: «Мне, наверное, было года три-четыре. Я сижу в ванне, мама меня купает, а я спрашиваю ее, где кончается вселенная... где кончается мир... и что там дальше. Конечно, она так и не смогла ответить, да и я сам до сих пор не могу».

Робертсон Дэвис постоянно писал, еще будучи школьником, а его эссе завоевали немало наград. Элизабет Ноэль-Нойман, известнейший в Европе специалист по изучению общественного мнения, ребенком создавала воображаемые города: «В детстве моими любимыми игрушками были не куклы, а деревянные фигурки, из которых я строила деревню — деревья, дома, заборы, животные и много разных домов, например, ратуша. Когда мне было лет десять-двенадцать, я по два-три дня могла придумывать истории о населяющих эту деревню людях». Джейкоб Рабиноу,  количество и разнообразие патентов у которого позволяет считать его одним из самых плодовитых изобретателей, был очарован обувной машиной, которой владел его отец-сибиряк. С тех самых пор Рабиноу изучал и пытался понять устройство каждого механизма, который ему попадался. Нейропсихолог Бренда Милнер рассказывает о себе так: «Меня всю жизнь вело вперед любопытство. Оно не иссякало никогда. У меня вызывает любопытство все вокруг, все мелочи. Мама привыкла считать, будто я слишком настырно лезу в чужие дела. Но меня интересовали не только чужие дела, а вообще все вещи вокруг. Я из тех, кто все замечает».

Социолог Дэвид Рисмен говорит: «Если вы спросите, что движет мною, я отвечу — любопытство». И при всем при том ни один из этих людей — ни Дарвин, ни Рисмен, — не был талантливым или хотя бы, как сегодня принято говорить, одаренным ребенком. Но им все было интересно, как минимум одна сторона жизни вокруг вызывала у них жгучее любопытство. Звуки, цифры, люди, звезды, машины, насекомые — что бы то ни было, оно околдовывало человека и оставалось с ним на всю жизнь.

Можно справедливо заподозрить, что эти детские воспоминания очень сильно искажены ретроспективой, что это своего рода художественный вымысел, заставляющий усомниться в истинности историй о ранних способностях, таких, как история Джотто. Не исключено, что истории эти в значительной степени были придуманы постфактум. Однако я склоняюсь к тому, что это не так. Когда человек на восьмом-девятом десятке описывает свой детский восторг, он приводит удивительные подробности. Иногда имеются и материальные доказательства рассказа: собранный в детстве старый телескоп, засаленная книга, много лет назад бывшая источником вдохновения, детское стихотворение или набросок. Пусть в своей области эти люди и не проявили никаких ранних талантов, они еще детьми стремились исследовать и открыть для себя какую-то часть окружающего их мира.

Откуда же берется такой интерес? Этот вопрос однозначно заслуживает обсуждения. К сожалению, и здесь точный ответ станет возможен лишь тогда, когда мы узнаем о креативности значительно больше, чем сейчас. Самый общий на данный момент ответ, пожалуй, таков: каждый ребенок интересуется той сферой жизни, в которой имеет преимущество в конкуренции за ресурсы, самыми важными из которых являются внимание и принятие со стороны значимых взрослых. Позже творческий человек начинает любить свое дело уже просто так, но истоками первоначального интереса часто является именно конкурентное преимущество. Девочка, которую хвалят за умение прыгать и кувыркаться, с высокой вероятностью заинтересуется гимнастикой. Мальчик, рисунки которого хвалят чаще, чем рисунки его сверстников, заинтересуется живописью. 

Здесь неважно, велик ли на самом деле талант ребенка в той или иной области — важно лишь преимущество, которое ребенок получает в той или иной области. Девочка с очень скромным музыкальным талантом может интенсивно интересоваться музыкой, в случае если у окружающих ее людей слух еще хуже. И наоборот, мальчик, который отлично управляется с цифрами, может не заинтересоваться математикой, если одаренным в этой области уже признан его брат, — ведь мальчик этот, будучи младшим, окажется вынужден расти в тени своего брата. Быть может, этот ребенок решит выбрать оптимальный вариант номер два и перенести свои интересы в другую область.

В ряде случаев источником конкурентного преимущества у ребенка является наследственность — яблочко, так сказать, от яблони. В особенности это выражено среди музыкально и математически одаренных детей. В их случае выдающиеся способности проявляют себя с такой силой, что окружению не остается ничего другого, кроме как признать этих детей способными (при условии, конечно, что окружение достаточно много знает о музыке или математике). В подобных случаях дети обычно принимают дар предков и испытывают все больше и больше интереса к его развитию. В иных случаях — они, вероятно, составляют большинство — первоначальный интерес возникает под воздействием какого-то социального аспекта. Лауреат Нобелевской премии по физике 1983 года Субраманьян Чандрасекар был племянником первого индийского ученого, получившего ту же премию в 1930 году. Когда Чандрасекар был мальчиком, вся семья ожидала, что он пойдет по стопам своего талантливого дядюшки. И Чандрасекар понимал, что уважение и принятие со стороны родственников он получит в том случае, если будет интересоваться наукой.

Впрочем, далеко не все творческие ученые в детстве интересовались наукой, как и не все творческие писатели с младых ногтей начинали писать. Хорошим примером часто случающейся смены направления интересов может послужить рассказ Джонаса Солка, изобретателя вакцины от полиомиелита, названной его именем: «Ребенком я вообще-то хотел изучать право, чтобы потом меня выбрали в конгресс, а уж там я стал бы принимать справедливые законы. Это было лет в восемь или десять. Потом я решил изучать медицину — дело, пожалуй, было в том, что мне никогда не удавалось переспорить маму, и она в мои способности к юриспруденции не верила».

Выдающаяся немецкая поэтесса Хильда Домин написала свое первое стихотворение, достигнув среднего возраста, после смерти матери, а публиковать свои стихи начала и того позже. Джейн Крамер, передовой телепродюсер, а затем декан Школы журналистики (Колумбия) не подозревала о своем призвании до двадцати с лишним лет. Дьёрдь Фалуди занялся поэзией только после того, как понял, что ему не бывать художником. Другой поэт, Энтони Хект, рассказал: «В молодости я считал, что более всего одарен музыкально, а не поэтически. Думаю, это мешало мне пробовать себя в поэзии. Я слишком часто думал в музыкальных терминах, я слишком старался достичь музыкального эффекта, я думал о том, как превратить поэзию в абстрактную музыку, и жалел, что я на это не способен. Мне многому пришлось научиться, и в частности, тому, как отбрасывать подобные мысли с помощью высочайшей концентрации и целеустремленности».

Но даже если такой человек не знает, какое именно направление примет его любопытство, он всегда открыт миру вокруг и хочет узнать о нем побольше и прожить жизнь так полно, как это только возможно.

Немного найдется тех, кто шел к своей цели столь же извилистым путем, как химик Илья Пригожин, в 1977 году получивший Нобелевскую премию. Юношей приехав в Бельгию, он, сын русского аристократа-эмигранта, интересовался в основном философией, искусством и музыкой. Однако семья настояла на получении респектабельной профессии, поэтому в университете Пригожин изучал юриспруденцию. Читая учебники по уголовному законодательству, юноша заинтересовался психологией преступника. Будучи неудовлетворен поверхностностью собственных познаний, он решил более глубоко изучить происходящие в мозгу процессы, которые могли бы объяснить причины девиантного поведения, и потому занялся химией нервных процессов. Поступив на химический факультет университета, он понял, что его изначальная цель была, пожалуй, несколько амбициозна, и занялся базовыми исследованиями химии самоорганизующихся систем. Впрочем, первоначальный интерес Пригожина никуда не исчез — он постепенно начинал понимать, что непредсказуемое со статистической точки зрения поведение простых молекул может пролить свет на ряд самых основных философских вопросов, связанных, например, с выбором, ответственностью и свободой. Законы физики, открытые Ньютоном и Эйнштейном, были детерминированы и с уверенностью говорили о вещах, равно применимых и к прошлому, и к будущему. Пригожин же, изучая нестабильные химические системы, обнаружил в них процессы, которые нельзя было с уверенностью спрогнозировать и которые, раз свершившись, были необратимы.

«Если можно сказать, что вселенная детерминистична, что она представляет собой нечто вроде автомата, то можно ли нам придерживаться идеи ответственности? Этой проблемой пронизана вся западная философия. Мне представляется, что нам пришлось выбирать между научным подходом, отрицавшим гуманистическую традицию, и самой гуманистической традицией, которая пыталась уничтожить все, что мы узнали благодаря науке... Я очень остро ощущаю этот конфликт, потому что сам пришел в науку, в естественные науки, из гуманитариев... Однако все, что я узнал о термодинамике, лишь укрепило меня в моих философских взглядах. Благодаря этому у меня есть силы и дальше искать более глубокую интерпретацию времени и законов природы. Я бы сказал, что это нечто вроде обратной связи между гуманистической и научной точками зрения».

Сочетание гуманистических и научных поисков сослужило Пригожину хорошую службу. Он не только пролил свет на базовые термодинамические процессы, но и вдохновил своими идеями самых разных ученых, как естественников, так и гуманитариев. Такие пущенные им в оборот концепции, как «диссипативная структура» и «самоорганизующаяся система» проникли даже в градостроение и личностное развитие. Карьеру Пригожина можно сравнить с молекулярными системами, которые он изучает, — ее невозможно было бы предсказать, исходя из первоначальных его интересов. Потребовалась тончайшая смесь его собственного любопытства, родительских чаяний, возможностей, предлагаемых окружающей его средой, и результатов проводимых им экспериментов — и только благодаря этому на свет и появилась концепция, сегодня прочно связанная с его именем.

Откуда берется креативность

Раздумывая о течении нашей жизни, все мы становимся детерминистами. Еще до появления психоанализа считалось, что взрослого человека формируют события, пережитые им в младенчестве и детстве. «Из кривого ростка и деревце криво», «Каков малый, таков старый». После работ Фрейда мысль о том, что нашу психику подтачивают проблемы, берущие начало в неразрешенных детских комплексах, и вовсе стала общим местом. Следуя этому принципу, мы ищем причины настоящего в прошлом. Конечно, такой подход в значительной степени оправдан. Однако, изучая жизнь творческих людей, мы обнаруживаем другой спектр возможных вариантов. Если бы будущее было предопределено прошлым, мы увидели бы в этих историях некую единую закономерность. На самом же деле мы наблюдаем удивительное разнообразие путей, приведших людей к вершинам своего дела. Некоторые наши респонденты созревали рано — и даже чересчур, — в то время как у других было самое обычное детство. У кого-то ранние годы были омрачены различными бедами, потерей кого-то из родителей, трудностями всех сортов — а кто-то счастливо жил в обычной семье. Кое у кого даже было обычное детство. Кто-то вспоминает учителей, которые поддерживали ученика, а на кого-то не обращали внимания, и воспоминания о преподавателях у него самые мрачные.

Кто-то с ранних лет знал, чем будет заниматься в жизни, а кто-то находил свой путь с возрастом. К кому-то признание пришло раньше, к кому-то — позже. Такая закономерность — точнее, ее отсутствие — заставляет предложить иное, недетерминистическое объяснение развитию. Похоже, что участвовавшие в нашем исследовании мужчины и женщины не были раз и навсегда сформированы собственной наследственностью или эпизодами первых лет жизни. Скорее можно сказать, что они плыли по времени, а их бомбили разнообразные события, им встречались хорошие и плохие люди, бывали хорошие и плохие периоды и обходиться им приходилось тем, что попадалось под руку. События не формировали их — наоборот, они сами формировали

события так, чтобы те соответствовали их целям.

Можно предположить, что многие дети, изначально столь же или даже более одаренные, чем наши респонденты, остались на обочине потому, что им не хватило решимости или же они столкнулись со слишком тяжелыми обстоятельствами. У них не было понимающего учителя, удачного случая, который принес бы им стипендию в колледже, не было наставника, не было работы, которая удержала бы их на плаву. Полинги и солки — это выжившие, те немногие одаренные люди, которые благодаря везению сумели воспользоваться возможностями, дарованными им судьбой.

Если исходить из этого утверждения, творческая жизнь по-прежнему оказывается предопределена, однако предопределяющим фактором становится разворачивающаяся во времени человеческая воля, страстное желание преуспеть, понять этот мир, сделать все, что можно, для того чтобы открыть завесу над тайнами Вселенной. Если у ребенка есть любящие родители, которые его поддерживают, — что ж, прекрасно, именно это и нужно их сыну или дочери для того, чтобы создавать будущее. Если родители умирают, это ужасно, но что может поделать ребенок? Зализать раны и сделать все возможное с тем, что у него есть.

Конечно, по-прежнему неясно, откуда берется эта страстная решимость, это всепоглощающее любопытство? Пожалуй, такой вопрос — излишнее упрощение и ответа не заслуживает. Любопытство может проистекать из множества причин: в его основе может лежать генетически запрограммированная чувствительность, соответствующий ранний опыт и, если прав был Фрейд, подавленный интерес сексуального характера. Стоит ли точно выяснять, кем были посеяны семена любопытства? Ведь главное — это заметить в ребенке интерес к миру, поддержать этот интерес и дать ему возможность вырасти и развиться в полноценную творческую жизнь”.

Так что стоит остановится и посмотреть на своего маленького человечка просто как на своего любимого человечка. За тем ли гонитесь, стремясь во все “развивающие” кружки и клубы? Не пускаете ли вы что-то более важное?

Ч.Чиксентмихайи цитируется по книге "Креативность. Поток и психология открытий и изобретений"